Стрелецкая казна - Страница 74

Ну да, зачем ему собака, он сам хуже паршивого пса. Да и при его разбойничьих делах наверняка и ночью сообщники приходят — собака лаять начнет, соседи могут полюбопытствовать. «Не должно быть собаки, — решил я, — да и мне шум ни к чему».

Я подошел к соседнему дому, огляделся — улица пустынна. Пора начинать.

Прошел сквозь жерди соседского забора, потом — сквозь забор Фильки. Собаки нет, как нет и конуры. Сунуться в дверь? Что-то меня останавливало, какое-то неясное предчувствие, а чувствам надо доверять. Организм себя сохранить хочет, вот и подсказывает хозяину, только не все слышать внутренний голос хотят и могут.

Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом, приник к стене и прошел сквозь бревна. Не зря, ох не зря я прислушался к своим чувствам. Напротив входной двери, метрах в пяти от нее, в длинном коридоре сидел на табурете хозяин и держал в руках арбалет. Меня он не услышал и продолжал разговор, скорее всего, с невидимой мне пока женщиной.

— Марфа, ты постой у окна, понаблюдай. Думается мне — неспроста тот мужик на углу стоял. Если сюда припрется — тут ему и каюк.

Твою мать, это же обо мне! Главарь быстро меня вычислил, хотя в мою сторону вроде и не смотрел. Опытный, сволочь! Убивать его сразу нельзя — мне допросить его прежде надо, узнать, где казна, кто навел на нее. В том, что предатель есть, я уже не сомневался.

Я осторожно, почти не дыша, подошел к хозяину — боялся, что если побегу, скрипнет доска, а с такого расстояния промахнуться невозможно. Подойдя к Фильке со стороны спины, приставил нож к горлу.

— Брось арбалет, не то зарежу.

Другой бы от неожиданности заорал или обмочился, а этот даже не вздрогнул — вытянул в сторону левую руку с арбалетом:

— Бери.

Громковато сказал, явно с целью предупредить жену. Сдуру я взялся за арбалет, и в это время в дверном проеме показалась женщина. Она с ходу завизжала, я отвлекся, и Филька этим сразу воспользовался, ударил по руке. Арбалет дернулся, тренькнула тетива, и арбалетный болт угодил женщине в грудь, оборвав крик. Локтем правой руки Филька ударил меня в живот. От боли я уронил разряженный арбалет, не выпустив, к счастью, нож из правой руки.

Филька упал на пол, сделал подсечку ногой. Ему помешал табурет, но все равно мою ногу он зацепил, и я рухнул. Филька на четвереньках бросился ко мне, рыча, как дикий зверь. Я метнул в него нож, он успел слегка отклониться, и нож по самую рукоять вошел ему в руку. Другой бы от боли впал в ступор, а этот — жилистый. Он вытащил нож из раны, злобно оскалился:

— На ленты порежу!

Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно — на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь — с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.

Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился в кухню. Ошибиться было нельзя — во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал: от кухни всегда пахнет печыо, едой. Я схватил кадку с водой — благо, она была полной — и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое-где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели, как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.

Я подобрал свой нож, сунул в ножны. Ослоп сидел на полу, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал.

— Ты кто?

— Ангел смерти.

— Так я и думал. Сколько веревочке не виться — конец все равно будет. В церкви сегодня знак мне был — зажег свечу, а она погасла, зажег еще раз — упала.

— Говори.

— О чем услышать хочешь?

— Где казна стрелецкая?

— Я подумал, что ты и в самом деле ангел, а ты про деньги.

— Плохо подумал, я казну стрельцам доставлю. Сам скажешь, где казна, или помучиться перед смертью хочешь?

— Все равно умирать.

— Казну я и без тебя найду. Умрешь ты скоро — ты и сам понимаешь. Вот только в раю тебе не место, тебя уже определили.

— Куда?

Я засмеялся:

— Сам не догадаешься?

— Никогда не думал, что ангел такой. Я думал — он с крыльями, в одеждах белых. Видно, ошибался.

— А ты не сомневайся.

— Не сомневаюсь, никто и никогда со спины подойти ко мне не мог — ты первый, а уж когда огонь в меня бросил, я подумал — не человек ты, дьявольское порождение.

— Нет, Филя, такие, как ты, дьяволу угодны — не стал бы он тебя убивать.

— И то верно.

— Хватит болтать. Кто предатель?

— Покарать хочешь?

— За тем и послан.

— Эх, грехи мои тяжкие! Правда, наверное, что Бог все видит. В Нижнем человек есть, казначей стрелецкого полка, за десятину согласился помочь, именем Ефимий Мезенцев.

— Про казну давай.

— В подполе казна, там и другое злато-серебро есть, забирай.

— Я не разбойник, на том серебре — кровь безвинных людей.

— А ты забери, мне оно уже без надобности. В церковь отдай, пусть помолятся за Фильку Ослопа.

Я подумал, кивнул:

— Сделаю, не грешно то.

— Про друзей-товарищей чего же не спрашиваешь?

— Это про Ваську Бугра или Окуня Кривого али про Векшу Секиру сказать хочешь?

— Знаешь уже, — обреченно произнес Филька.

— Знаю.

— Ну да, ты же ангел — тебе сверху виднее. — Живы еще?

— Не все. Аккурат ты к дележу поспел. К полудню сюда придут поодиночке, за долей. Тебе меньше суетиться надо будет, ты ведь за всеми пришел?

Я кивнул.

— Одному — не так страшно умирать.

— Человек всегда рождается и умирает в одиночку. И злато с собой не возьмешь, там оно не нужно.

— А как оно… там? — Он показал пальцем вверх.