Стрелецкая казна - Страница 48

Как только сани с купцом въехали во двор, из дома высыпала вся челядь. Они бережно перенесли купца на медвежьей шкуре в дом. Жене Гаврилы я наказал не снимать с него тугую повязку.

Самое главное для купца сейчас — это полный покой, тепло и уход. Я попрощался, пообещав вернуться завтра, и отправился к себе. Интересно, о чем хотел поговорить со мной Перминов? Ведь разговор так и не состоялся. Что называется, «сходил в магазин за хлебушком».

Встретив меня, Елена всплеснула руками, едва я снял тулуп:

— А рубашка где же?

Пришлось рассказать ей о ранении купца на охоте.

— Жить-то хоть будет?

— Милостью Божьей должен. Я прослежу, когда-то давно лекарем был.

Я вовремя прикусил язык, чуть не брякнув — «в другой жизни». Иногда бывает сложно не выдать себя воспоминаниями о будущем. Ни к чему грузить эту прелестную головку, язык женский как помело.

Следующим днем после заутрени я уже был в доме Перминова. Купец пришел в сознание, но был слаб, дышал едва-едва, боясь резкой боли при глубоком вдохе. Так пока и должно быть. Я осмотрел раны; попросив у челяди длинную плотную холстину, туго перепеленал грудную клетку.

— И долго мне так лежать?

— Седьмицу, не меньше. Потом можно будет вставать, а об охоте забудь до Масленицы.

— Какая охота? Охотники мои вернулись, шкуру привезли, сейчас обрабатывают. Рассказали, что ты меня без памяти увез. Ладно хоть живой остался. Знакомца жалко — убил его медведь; хороший мужик был, пусть земля ему пухом будет.

Мы попрощались.

Я захаживал к нему каждый день, с удовольствием наблюдая, как идет на поправку купец. Бог здоровьичком Гаврилу не обделил. Не многие из моих современников могли остаться в живых после такого. Тулуп помог — смягчил удар и не позволил когтям снять кожу.

Через неделю купец уже начал вставать и потихоньку ходить, придерживаясь за бок; иногда постанывал сквозь зубы, но, в общем, быстро шел на поправку. Я посоветовал ему найти у восточных купцов на торгу мумие, и, к моему удивлению, на следующий день увидел у него на столе это, напоминающее смолу, лекарство. Отщипнув кусочек, я положил его в рот. Да, это оно — этот вкус не спутаешь ни с каким с другим.

С кресла за мной с интересом наблюдал купец.

— Оно?

— Оно самое.

— Слава Богу, а то сумасшедшие деньги за него отдали — а ну как обманули?

Я объяснил ему, как принимать лекарство.

— В баню хоть можно? А то запаршивею скоро. А хочешь — вдвоем сходим. Сейчас распоряжусь, быстро затопят.

Делать мне в этот день было особо нечего, и я согласился. А пока прислуга накрыла стол, и мы не спеша отведали копченого угря, осетрового балыка, горячих еще пряженцев с разной начинкой.

Тут и банька подоспела. Любил я это дело. Бывало, вернешься после похода, весь пропыленный и пропотевший, смоешь с себя грязь — и как будто кожу новую надел, а вместе со старой сбросил и груз забот.

Купец толк в бане знал — знай себе, плескал на раскаленные камни хлебным, квасом, пока дышать стало нечем. Мы обходили друг друга веничками, полежали на полках, попотели, обмылись. Памятуя о ранении, в снег да в прорубь не выскакивали голышом.

В предбаннике уже стоял накрытый стол с самоваром, баранками, здоровенной головой сахара. Мы надели чистые одежды, уселись почаевничать. Благодать. Все-таки русская баня — не душ на скорую руку, и тело в чистоте держит, и дух укрепляет.

— Хорошо-то как! — Купец с шумом отпил из блюдца вприкуску с сахаром и баранкой.

Я последовал его примеру — действительно здорово. Попотели, утирая лица расшитыми льняными полотенцами, еще попили чайку, с вареньем. В глиняных плошках каких только видов его не было — малина, морошка, черника, костяника, груша и еще что-то такое, что даже на вкус определить сложно.

— Нравится?

— А то! Только понять не могу, из чего.

— Это приказчик мой расстарался, из-за моря привез, в Кафу нонешнее лето ходил с товаром, называется — фейху.

Господи, как же я сам не догадался, ведь пробовал раньше варенье из фейхоа, в гостях у знакомого армянина!

Напились мы чаю до отвала, выдули чуть ли не весь ведерный самовар. Блаженно отвалились на спинку.

— Смотрю я — очень ты полезный человек, Юра. Не знал о тебе, что знахарь, гляди-ка — раны уже затянулись и ребра почти срослись. Нашито, местные, кроме как кровь пустить да травы давать и не могут ничего.

— Травы — тоже хорошее лечение, но иногда слабы они, не при всех хворях помочь могут.

— Вот что…

Купец помедлил. Я весь обратился в слух.

— Только не смейся. Шли мы раз на корабле из Ганзы, подобрали человека, за обломок мачты держался, — потонул его корабль, злым штормом застигнутый. Кто он и как звать его — неведомо, только говорил по-русски. Недолго протянул бедняга, отдал Богу душу, а умирая, сказал тайное, чтобы, значит, в могилу с собой не унести. Про клад бесценный, что в Волхове реке покоится. Драккар викингов там затонул. Где, в каком месте — ничего более не успел молвить. Не возьмешься ли за поиски?

— Гаврила, это и в самом деле смешно. Волхов — не ручей! Даже если точно знать, где корабль лежит, и то намучиться с поисками можно, а как из него добро вытаскивать? Оно же все под илом лежит, да и не могу я под водой дышать. Нет, несерьезно сие. Не взыщи, купец!

— Я, собственно, и не надеялся, сам понимаю, как в сказке — найди то, не знаю что. Однако уж очень слова его запали мне в душу. Никак забыть не могу. Давай по чарке вина выпьем, у меня хорошее — бургундским прозывают. Да и забудем про клад. Только чур — никому.

— Обижаешь, Гаврила Лукич.